— Как это? — вновь побледнел Харк.

— Убийцей своего хозяина будешь ты, — повторил Лук. — Юркий слуга с кудрями и веселым взглядом, который уже на второй вечер обнажил разбойничью суть. Так что запоминай, времени у нас не так много. Ты убил меня и засунул головой в печь.

— Зачем? — едва вымолвил Харк.

— Ну, — Лук задумался, — скажем, за то, что я над тобой издевался. Бил тебя, не кормил. Не давал денег.

— И что же мне делать? — снова задрожал слуга.

— Во-первых, забыть о золотом, что я оставил в писарской, во-вторых, точно так же забыть об осле и моей лошади, — сказал Лук.

— Я опять остался один, — скривился Харк.

— Потом нам придется раздеть этого молодца и одеть в мою одежду, — продолжил Лук. — Пока я буду это делать, ты должен остричь свои кудри до такой длины волос, как у меня. Потом ты обстрижешь мертвеца.

— Ох, — пошатнулся Харк.

— Или пырнешь его ножом в спину, когда он уже будет в печи, — предложил Лук.

— Остригу, — принялся торопливо обрезать собственные кудри Харк. — И себя, и…

— Потом надо сжечь волосы… — добавил Лук.

— И зажечь дом! — воскликнул Харк.

— Нет, — мотнул головой Лук. — Не успеем уйти.

— А куда мы? — расширил глаза Харк.

— В Хилан, — стиснул зубы Лук. — Хочу посмотреть на своих родных в мешках с солью…

Когда они выходили из домика, в котором уже пахло паленым, над их головами внезапно захлопали крылья.

— Ух ты, — прошептал Харк. — Орел?

— Вряд ли, — задумался Лук. — Крупноват. Если бы у твоего осла были крылья, я решил бы, что это он.

Глава 17

ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

Квен стоял на стене близ проездной башни, мрачно смотрел на ярмарочную площадь и в который раз перебирал в голове все произошедшее за последние недели. Хилан обезлюдел. Не стучали молоты, не жужжали станки, не звякал колокол на ярмарочной башне, не шумели торговые ряды на рынке у пристани. Никто не хотел оставаться в городе, в котором каждый последующий день мог принести такой ужас, что минувшие страхи покажутся глупостями. Тепу хотел для острастки раздробить нескольких селян, доносов хватало, но Квен отговорил толстяка. И без криков казненных было тошно. Язвительно улыбаясь, смотритель закрылся вместе со старшими балахонниками в смотрительном доме при Храме Пустоты и сделал вид, что его происходящее не касается. В другое время и сам иша не стал бы перечить смотрителю, конечно, если дело не касалось важных арува или верных слуг, да и толстяк не стал бы обговаривать с кем бы то ни было свое право на казни, но теперь Тепу сам пришел к воеводе и не возразил ему ни словом. Похоже, он все еще был тем, кем Квен знал его до того отвратительного явления Тамаша в зале советов. Может, оно было и к лучшему? Если не забугрилась опять в теле Тепу та ужасная погань, значит, есть еще надежда отсрочить Пагубу? До конца лета еще оставалось много времени. Отчего же, по слухам, то и дело ночами кружился Сиват на пустующей ярмарочной площади? Стража уж и во время дозоров жалась к воротам да стенам. Кружился оборванный босяк вокруг столбов, на которых висят мешки с солью. Из мешков торчали лица: слепого Куранта, Саманы и двух вольных — Арнуми и Нигнаса.

Нет, все-таки Далугаеш сумасшедший. И Эпп говорил, что Далугаеш сумасшедший, когда еще тот был ребенком, долговязым подростком с выпученными глазами. Как там Эпп в Хурнае? Пока все здесь, а не там, но и Хурнаю придет время, должно прийти. Иша там, значит, и беда, дай срок ей разгореться, последует туда за правителем. Туда же пришлось отправить и долгожданный улов Далугаеша. Нет, вся эта мерзость не может закончиться просто так, уйти в землю, впитаться, как дождь. Хотя Харкис-то ушел в землю? Или все это продолжение Харкиса? Все-таки надо было, наверное, отпустить детей охотников после поимки беглецов на болотах, а Далугаеш, злой, что ему пришлось бултыхаться в ладье на стремнине Хапы, приказал дать залп диким охотникам в спину. Им и их детям. Снес истерзанные тела в воду. Так и поплыли трупы вниз по Хапе. Теперь же соглядатаи вновь докладывают, что очень неспокойно за Хапой. Собирают вольные войско. Не для того, чтобы напасть на Текан, — похвалялась собака гору срыть, да в ямке задохнулась, — а чтобы на берег свой не пустить да убивать всякого, кто блеснет белым плащом ловчих. Вот бы Далугаеша туда одного — на клочки бы разорвали. Угомонился он после того залпа или нет? Хорошо хоть никого из ловчих больше не покалечил, кроме тех, кому глаза выбил. И успокоился, только выпустив потроха Арнуми и Нигнасу. Живым еще набил животы солью, чтобы не испортились. Решил, что дальнее знакомство несчастных с Киром Харти в поимке юного мерзавца не поможет. Правильно решил, конечно, но все равно единственное, чего Квен хотел больше, чем излечиться и отсрочить Пагубу, так это прикончить Далугаеша. Хорошо еще, улов — двоих рыжих: Хараса, которого охотники подстрелили в ногу издали, да девчонку, дочь кузнеца, — не тронул. Значит, не совсем сумасшедший? Еще и хитрец. Мало того что не тронул, на корабль приказал принести связанными, в мешках, и до Хилана вез связанными. Только сами охотники да приставленные к ним ловчие знали, кого еще кроме Арнуми и Нигнаса принесли на ладью, а охотников-то уже и нет. Так кто он, старшина ловчих, сумасшедший или дальновидный хитрец? Или и то и другое?

Был у Квена и короткий разговор с Харасом. Десяти минут хватило, чтобы тот на глазах превратился в горсть навоза, который выдавливается между пальцев, стоит стиснуть кулак покрепче. Нет, паренек был готов к пыткам и смерти — к другому оказался не готов. Когда с его девчонки содрали одежду и распластали ее на столе в палатах Квена. Конечно, хлысту далеко до дробилки храмовников, но стоило девчонке взвизгнуть — все выложил рыжий. И про два укрытия Куранта — в Намеше и Хурнае, и про убитых ловчих, и про то, что Луккай, он же Кир Харти, ушел через Дикий лес, чтобы отомстить тем, кто убил его мать, и отвести угрозу от близких, и про то, что вернется тот, скорее всего, именно в Хурнай. Там ведь, там реквизит труппы? Да и укрытие там лучшее из двух, о которых знал Харас. Но сначала должен угрозу отвести, обязательно должен. Он же ее накликал?

— Накликал он на них угрозу, накликал, — бормотал Квен, а Харас кивал и плакал. Не от страха, а от ненависти к самому себе. Наверняка думал о Кире Харти, растил внутри себя ненависть к названому брату за то, что тот глупой шалостью сковырнул жизнь всего семейства, но все равно плакал от ненависти к самому себе. Распятая на столе обнаженная молодая плоть дрожала от ужаса, а воевода смотрел на нее и думал, что жизнь, из которой выдернуто что-то важное, ничего не стоит, и если бы сейчас, в эту минуту он точно знал, что его, Квена, смерть отсрочит Пагубу, полоснул бы себя ножом по горлу, не задумываясь. Может, и полоснул бы, Мелит отвлек от поганых мыслей. Зашел посмотреть на пленников, выслушал то, что удалось выведать у Хараса, и сказал, что забирает их.

— Куда? — не понял Квен, собиравшийся использовать парочку как приманку.

— В Хурнай, — отрезал Мелит. — Тупи останется тут, в твои дела не полезет, но городом она будет заниматься. Если этот луззи говорит, что его братишка должен появиться в Хурнае, пусть послужит приманкой там. Никто не видел, как их взяли? Из живых никто не видел? Ловчих — окороти. И считай, что они убежали. Ушли от ловчих Далугаеша. Слух о том пусти. Может быть, сорвется что здесь с ловушкой, тогда другая ловушка захлопнется. Да не думай, без приманки я тебя не оставлю, Данкуй весточку бросил, что сам Хозяин Дикого леса везет тебе другую приманку, поймал кое-кого в своих угодьях.

Тогда Квен скривился так, словно у него заболели все зубы сразу. Данкуй! Где он был, когда воспитанник Куранта карабкался на столб и рисовал глаз на щите Паркуи? Не он ли подавал голос, что нельзя взобраться на столб без лестницы? Зато теперь перед глазами воеводы покачивалась на легком ветру сразу на четырех столбах именно придумка Данкуя. Вот уж кому Далугаеш только что в рот не заглядывает. Вкопать бы еще два столба к четырем да законопатить в два мешка и Данкуя, и Далугаеша. Неужели, если бы иша оставался в Хилане, посмел бы улыбчивый старшина устроить такое у северной стены Хилана? Теперь еще и помост измыслил между столбов. Зачем? Ну конечно! Пойманный Кир Харти должен будет сначала пройти испытание на дробилке, но не до плеч и паха, а до локтей и коленей, а потом будет поджарен на медленном огне. Вот они, дровишки, лежат тут же. Давно над Хиланом не витал запах жареной человеческой плоти, говорят, что с прошлой Пагубы, да и то слободка тогда пылала. Зачем это придумал Данкуй? Чтобы вовсе никого не осталось в Хилане? Так кто же правит столицей в отсутствие иши? Данкуй или Квен по благоволению Тупи, жены Мелита, дочери последнего урая? Гвардией так уж точно Квен правит. Отчего же тогда Данкуй, мерзкий, скользкий Данкуй, который появился неизвестно откуда, когда Квен еще был старшиной ловчих, который был назначен предыдущим ишей всего лишь начальником тайной службы, принимает решения, которые должен принимать Квен? Или он сам позволяет Данкую быть тем, кто он есть? Но почему?