Он задохнулся от мгновенной догадки и припустил вдоль огненного кольца, едва сдерживая себя, чтобы не прыгнуть через пламя, но выдернул из-под куртки нож и метнул его в Хантежиджу, пусть даже до ловчего Пустоты было полсотни шагов. Стальной нож вспыхнул как щепка над границей внутреннего круга. Вспыхнул и рассыпался искрами. И в тот же миг Лук понял, что за искры сыплются с той стороны центрального круга, которая была обращена к городу. Кто-то пытался обстреливать ловчего Пустоты из лука. Но вот он отбросил очередной труп, вытянул перед собой руки и засвистел, завыл, заглушая воющую толпу, и тут же откуда-то со стороны Рыбной улицы полетел неизвестный лучник, который вспыхнул над внешним кругом и упал в центр рисунка пылающим факелом, будто выдернутая ловким удильщиком из моря горящая рыба.

Лук остановился за спиной несчастной. Столб захлестывали веревки, Лук видел окровавленные бедра и заломленные за столб руки, но больше ничего. Он попытался приблизиться к огню, но кожа словно вспыхнула пузырями, уже отшатнувшись, он понял, что боль продолжается, что часть пламени осталась у него на груди, и, приложив ладонь к ней, он почувствовал, что раскаленной стала глинка. Тут же перед глазами всплыла отметка на груди Хуш, и Лук вдавил глинку в грудь, вдавил изо всех сил, чувствуя запах жженой плоти, запах, исходящий от него самого. А потом, когда боль стала привычной, он сдернул глинку с шеи и сунул ее в поясную сумку. И Хантежиджа обернулся. Обернулся и стал смотреть на невысокого смельчака сквозь огненные языки.

И тогда Лук вытащил из ножен меч и шагнул в пламя. Боль была такой, что он чуть не упал, но, открыв глаза, через мгновение понял, что стоит внутри малого круга и одежда на нем не горит, но меч вдруг стал светиться, словно был только что вытащен кузнецом из горна. Хантежиджа, который стоял сразу за двумя изогнутыми пылающими кольцами, обнажил черный меч и вонзил его в центр рисунка. И огненные линии, пронзающие все круги, разбежались в стороны звездой, но Лук уже рассек веревки и повалился в сторону вместе с несчастной.

— Кто ты? — прошептал он ей в спутанные, вымазанные в крови волосы, но не смог ни узнать ее распухшее лицо, ни расслышать ее голос, хотя она открывала рот. Он наклонился ближе и разобрал чуть слышное:

— Убей его. Поспеши. Надо убить его.

Лук оставил ее на камнях и поднялся. Хантежиджа стоял напротив, склонив голову, словно пытался рассмотреть смельчака. Лук повел взглядом в стороны и вздрогнул. Трупы, брошенные на соединениях линий, уже обратились в уголь, но кроме этого в каждом кругу кто-то стоял. Только, в отличие от круга, в котором стоял Лук, это были сиуны. Он не мог разглядеть дальних, но в ближних явно различил белого сиуна, каменного сиуна, который то и дело взмывался песчаными вихрями, водяного сиуна, который почти закипал от близости пламени, образ покачивающегося из стороны в сторону мертвеца, глаза которого исходили кровью, образ человека, который то и дело бил серыми крыльями… Или это и была птица, а не человек…

И тут Хантежиджа вытянул перед собой руки, и Лук понял, что сейчас он точно так же, как и недавний лучник, полетит пылающим факелом в центр круга, и почему-то выставил перед собой не меч, а каменный нож. Метнувшиеся сквозь пламя то ли серые нити, то ли путы, то ли щупальца словно приросли к каменному лезвию. В мгновение нож раскалился, изменил форму, вспыхнул языками пламени и вдруг под вой Хантежиджи рассыпался в пыль. Корчась от боли в обожженной руке, Лук поднял глаза и понял, что пламя рисунка погасло, сиуны исчезли, толпа, собранная Хантежиджей в центральном круге, с воем и стонами разбегается, расползается в стороны, а сам ловчий Пустоты медленно идет к Луку.

Лук шагнул вперед, выставил вперед и чуть в сторону меч и замер. Он видел, что в тело Хантежиджи втыкались брошенные кем-то ножи и выпущенные из луков стрелы, ему даже показалось, что он слышит крик Хасми, но он точно знал, что если сейчас ловчий Смерти убьет его, Лука, то и всех этих отчаянных смельчаков ничто не спасет.

Клинок Хантежиджи казался живым. Он не издавал блеска и словно изгибался по желанию его владельца. Владельца, у которого как будто не было глаз, настолько они казались пусты. И тогда Лук тоже закрыл глаза и сразу же увидел другого Хантежиджу. Он увидел существо, которое было в два раза больше убитого им Ваппиджи. Увидел, что у него не две руки, а больше, если считать руками мелькающие там и тут вокруг него тени. И еще он увидел огромную пасть этого страшного существа и ухмылку, гуляющую на черных губах вокруг этой пасти. И когда одна из рук, которая сжимала клинок, пошла вверх, чтобы рассечь наглеца на части, Лук сделал самую большую глупость, которую только мог представить, если бы стоял с открытыми глазами. Он упал.

Он упал вперед, упал на руки, и успел сделать это в последний момент, потому что Хантежиджа вдруг развернулся, и огромный, украшенный костяными пластинами хвост окатил Лука волной раскаленного, наполненного запахом паленой плоти воздуха… В следующее мгновение черный клинок вонзился в то место, где только что лежал Лук, кроша камни в пыль. Но маленький соперник чудовища уже стоял на ногах, а клинок его взрезал плоть Хантежиджи от одного нижнего ребра до другого. И когда хрип чудовища захлебнулся, небо над головой Лука потемнело, обратилось огромным пластом темно-красного цвета, раскинувшимся от горизонта до горизонта, и ветвящаяся молния ударила в то, что только что было Хантежиджей. Удара грома Лук уже не услышал.

Эпилог

Квен проснулся в своей постели. Протянул руку, нащупал рукоять меча, медленно потянул его из ножен. Все так же, не открывая глаз, провел пальцами по лезвию. Нет, оно вовсе не было похоже на смятую поделку из олова. Значит, все было сном.

Он открыл глаза. И Сиват был сном. И девочка, танцующая в коридоре дворца иши в Хурнае, тоже была сном. За окном начинался новый день, с моря тянуло свежестью как будто с легкой примесью гари. Квен вспомнил то, что он сотворил вчера с Аси, с досадой поморщился — вот ведь, не сдержался, — но почти сразу успокоился. Теплая вода, стекающая по его крепкому телу, подтвердила, что чудодейственное снадобье Харавы все еще действует. Что дальше? Придется налаживать отношения с Кинуном, Мелитом и Этри? Да и с Тупи? Глупости. Это они будут налаживать отношения с Квеном, а не он с ними. И все-таки Тупи… Бросить все и помчаться в Хилан, пока Мелит не вернулся домой? Да хоть бы и вернулся!

— Еда! — рыкнул Квен, завязывая исподнее. Вот уж чего никогда не будет, так это толпы служек, которые станут его одевать, подтирать, подбривать, обрезать ногти. Воин остается воином до конца своих дней. Пустота его задери, а сказал ли он Тарпу, что уши наглому мальчишке надо отрезать? Ладно, сам догадается. А если мальчишку убьет Хантежиджа, то и ушей не понадобится. И так все будет ясно.

Еду принес постельничий. Руки старика тряслись, глаза слезились. Водружая на столик поднос с яствами, он едва не уронил его.

— Старик… — Квен поморщился, вспоминая имя постельничего, но махнул рукой. — Не пора ли тебе на покой? И где прекрасные девчонки, что еще вчера бегали по коридорам?

— Они боятся, — прошептал старик. — Там, на портовой площади, творится страшное. Нечисть из Пустоты чертит линии, убивает людей.

— Успокойся, — усмехнулся Квен. — Мои гвардейцы на месте?

— Да, — кивнул постельничий. — Все распределены по постам. В коридоре тут четверо, на этажах, на лестницах, в галерее. Хартага ждет приема, повелитель.

— Успокойся, — повторил Квен и похлопал старика по плечу. — Скоро все закончится. Позаботься о том, чтобы у меня был резвый парень для исполнения указаний, десяток девчонок для услужения, четверка расторопных слуг для мелкой надобности. Пусть всех проверит Ашу, опять же Тарп на них посмотрит, но окончательное решение я приму сам. Особенно по девчонкам. Да, сегодня я никого видеть не хочу.

— Хартагу отпустить? — спросил постельничий.